|
Вскоре после записи альбома "Радио Африка" в составе "Аквариума"произошли очередные изменения, следствием которых стала ориентация группы на плотный струнный звук и временный отказ от электрических выступлений. Одной из причин движения в сторону акустики и камерной музыки стало
 отсутствие Курёхина, переключившегося на собственные проекты - в частности, на "Поп-механику".
В этот период эпицентр аквариумских экспериментов переместился на улицу Восстания в квартиру к Севе Гаккелю. С осени 83-го года Гребенщиков с Гаккелем в течение нескольких месяцев пытались реанимировать музыкальные находки "Аквариума" модели 75-го года, которые со временем оказались либо подзабыты, либо утеряны. Определённый намёк на подобную эстетику прослеживался еще в композиции "Радамаэрл" - по-видимому, так должен был звучать "Аквариум" с точки зрения Гаккеля. "Такого рода вкрапления имели очень разный характер и были подчинены какому-то интуитивному порыву в определенный момент времени", - вспоминает он.
Еще одним виновником аквариумских новшеств невольно оказался режиссёр Александр Сокуров, предложивший группе исполнить в его новом фильме пару инструментальных тем из... романсов Глинки. Кроме того, как личность творческая, Сокуров привёл с собой знакомого баса, который по его замыслу должен
был петь романсы Глинки в сопровождении музыкантов "Аквариума".
 Поражённые столь неординарным восприятием творчества "Аквариума", БГ и Гаккель принялись разыскивать пластинки с произведениями Глинки и после прослушивания обнаружили в них немало сюрпризов.
"Разбираясь в том, что наворотил Глинка, я понял, что в музыке он позволяет себе гораздо больше, чем я, - вспоминает Гребенщиков. - Наверное, мне никогда не хватало убеждённости, чтобы производить такую глобальную работу с мелодиями - когда композитор свободно переходит из одной гармонии в другую, меняя всё на ходу. И я подумал : "Почему русские композиторы могут себе это позволить, а я - нет? "
Под влиянием экспериментов Глинки Гребенщиков написал композиции "Сны" и "Дело мастера Бо", на которых ему удалось продвинуться в области гармонии далеко вперёд - на новые, ранее неизведанные территории. "Аквариум" всегда был для меня чем-то большим, чем просто четыре аккорда, - поясняет Гребенщиков. - Почему-то именно в районе "Дня Серебра" мы решили развернуться вовсю и сделать то, что хотели сделать очень давно, не жалея на это ни времени, ни сил. "Сны" и "Дело мастера Бо" показывают, чем именно, помимо концертов и сочинения повседневных песен, мы должны были бы в идеале заниматься".
 Ряд новых композиций оказался прямым следствием увлечения Гребенщикова и Гаккеля разнообразными мистическими явлениями и теориями - начиная от воздействия на организм холодных температур и заканчивая Кастанедой и бурной деятельностью оккультного плана. Особенно неизгладимое впечатления на музыкантов произвела встреча с летающей тарелкой. Романтическое свидание произошло аккурат после концерта известного флейтиста-эколога Пола Хорна в "Юбилейном". Взобравшись на крышу одного из зданий, Гаккель с Гребенщиковым внезапно увидели в ночном небе конфигурацию из огней, которая перемещалась вдоль линии горизонта, явно пренебрегая законами гражданской авиации. Теория ненавязчиво перетекала в практику.
...Увлечение БГ различными проявлениями мировой культуры выплеснулось в новые тексты с неведомой ранее силой. Поэзия этого периода содержала и рассуждения на темы смерти ("Небо становится ближе"), и элементы рефлексии ("каждый мой шаг вычислен так же, как твой", "каждый торгует собою всерьёз"), и перекликалась с написанными ранее (сравните: "жизнь хороша тем, что она проста" в "Табу" и "жизнь проста,
 когда ждёшь выстрелов с той стороны" в "Дне Серебра"). В ряде композиций слышны прямые цитаты из Толкиена, Аполлинера, индийских и китайских трактатов - рассыпанные между строк, словно зерно в щелях амбаров.
"Тексты песен можно слушать и расшифровывать, - признавался Гребенщиков в одном из интервью тех лет. - Изнутри, для себя, я был бы счастлив петь песни типа "бэйби, бейби, вставь мне в жопу огурец!" - если бы я мог это петь с той же убедительностью, с какой пою "Иван Бодхидхарма движется с юга на крыльях весны"... Я был бы счастлив петь такие штуки, как Джаггер!"
...Выпустив весной 1984-го года концертный сборник "Ихтиология", "Аквариум" отправился в студию к Тропилло записывать "День Серебра". Спустя годы стало очевидно, что для "Аквариума" середины восьмидесятых "День Серебра" явился поистине уникальной работой. В частности, это был чуть ли не единственный альбом, аранжировки для которого создавались
 дома, а не бардачным методом в студии. Непосредственно в стенах Дома юного техника музыкантов ожидал приятный сюрприз: Тропилло удалось на непродолжительное время изъять с "Мелодии" восьмиканальный магнитофон Ampex. Таким образом, "День Серебра" стал первым альбомом "Аквариума", от начала до конца записанным на профессиональной аппаратуре.
"На этой записи мы оказались исследователями не только музыкальной стороны процесса, - философствовал впоследствии Дюша Романов, который за одну смену отыграл партии флейты в "Сидя на красивом холме" и "Колыбельной". - Увеличение количества каналов на магнитофоне послужило для нас неплохим поводом для расширения сознания посредством технического прогресса".
В своё время Брайан Ино заметил, что студия для музыканта - то же самое, что палитра и краски для художника. И когда у импрессионистов из "Аквариума" наконец-то после примитивного двухдорожечного магнитофона появилась возможность делать сознательные аранжировки и правильно микшировать композиции, оказалось, что восьми каналов группе
 явно не хватает. Если акустические песни ("Сидя на красивом холме", "Джаз", "Колыбельная") вписались на многоканальник сравнительно легко, то с электрическими композициями начались сложности. В финале "Небо становится ближе" Ляпин неудачно свёл по балансу две гитары, в "Двигаться дальше" для записи бубна пришлось на одном из каналов убрать часть гитарного соло, а в одном из фрагментов трека "Иван Бодхидхарма" Гребенщиков был вынужден имитировать гитарное соло голосом.
Несмотря на битву с упрямой техникой, обстановка в студии была близка к идеальной. "Это была "песня", а не запись, - вспоминает Александр Титов, который в той же студии параллельно работал с Цоем над альбомом "Начальник Камчатки". - Вся спонтанность исходила от нас, а вся разумность и жёсткость шла от Тропилло. Это черта его характера. Он умеет в любой ситуации находить быстрое и адекватное решение, и у него всегда существует собственная концепция на любой факт и любое событие".
С точки зрения Тропилло, отличительной чертой данной сессии оказалось органичное сочетание "уличной дерзости и профессионального подхода". В качестве примера он любил приводить историю гениального соло на трубе, сыгранного Александром Беренсоном из "Поп-механики" в композиции "Иван Бодхидхарма".
Ситуация развивалась следующим образом. Первоначально труба должна была звучать исключительно на композиции "Выстрелы с той стороны". После того, как в альбом решили включить созданную в самый последний момент песню "Иван Бодхидхарма", в неё придумали также вставить "немного труб". Причём Гребенщиков хотел, чтобы соло на трубе было сыграно в духе мелодии Дунаевского "Весёлый ветер" из фильма "Дети капитана Гранта". Музыканты стали предлагать "на губах" различные варианты, и Беренсон скурпулёзно записывал каждую из версий в нотную тетрадь. Затем со словами: "Пойдите-ка пообедайте, а я что-нибудь придумаю, - он выдворил всех из студии, записал в тетради конечный вариант, а потом сыграл его по нотам. "Беренсон разложил свою партию на три трубы, и я прописал их по трём каналам", -
 вспоминает Тропилло. - Такой скрупулезный подход нас очень сильно впечатлил".
Окончательное сведение происходило в начале октября 84-го года, когда в студии находилось всего два человека - Тропилло и Гребенщиков. Борис не смог отказать себе в удовольствии записать в "Снах" на одном из каналов обратный вокал, в производстве которого он достиг известных высот еще во времена "Треугольника". В скобках отметим, что впоследствии приём плейбэка "дети бесцветных дней" использовали бесчисленное количество раз. Так на "Любимых песнях Рамзеса IV" в обратную сторону "крутился" рояль, а на альбоме "Гиперборея" задом наперёд не двигалась разве что мебель в студии.
Определённая проблема выбора была связана с закрывавшей альбом "Колыбельной", которая была записана в двух версиях с использованием четырёх виолончелей и трёх флейт. Первый из вариантов был сделан у Тропилло, второй - в Доме радио у Дмитрия Липая, где спустя полтора года был записан "Город золотой". Вариант из Дома радио - с финалом, стилизованным под менуэт XVII века, - показался музыкантам наиболее органичным, и именно он был использован в качестве коды для этого альбома.
В октябре-ноябре 84-го года работа была завершена, и "День Серебра" наконец-то пошёл в народ. "Альбом получился идеальным, - говорит Титов. - Я считаю его пиком акустическо-спокойного аквариумовского периода".
 В Ленинграде "День Серебра" без долгих колебаний был признан лучшим в истории группы, статус которой к тому времени перерос рамки культовой. В Москве альбом подобного фурора не произвёл, был назван "заумным" и подвергся жесточайшей критике. В столице появились новые герои - социально более актуальные и энергетически более активные. Многомерность, ассоциативность и асоциальность гребенщиковской поэзии послужили поводом для упрёков со стороны консервативно настроенных рок-критиков. Тексты Гребенщикова называли "метафизическими ананасами в шампанском", причём подобная терминология рождалась в рядах поклонников "прямолинейного" "Аквариума", воспитанных на песнях "Немое кино", "Мой друг - музыкант", "Прекрасный дилетант", "Мы никогда не станем старше".
"В Москве всё время ждут агрессии, мата и наездов, - говорит Гребенщиков. - В этой ситуации меня очень поддержали Макаревич с Кутиковым, которые оценили "День Серебра" как феноменальный шаг вперёд. У меня самого в тот момент было ощущение полной победы, и мне было лишь не вполне понятно, как эту победу воспримут остальные".
Александр Кушнир
Сидя на красивом холме
Сидя на красивом холме
Я часто вижу сны, и вот что кажется
мне:
Что дело не в деньгах, и не в количестве женщин,
И не в
старом фольклоре, и не в Новой Волне -
Но мы идем вслепую в странных
местах,
И все, что есть у нас - это радость и страх,
Страх, что мы
хуже, чем можем,
И радость того, что все в надежных руках;
И в
каждом сне
Я никак не могу отказаться,
И куда-то бегу, но когда я
проснусь,
Я надеюсь, ты будешь со мной...
Наверх
Иван Бодхидхарма
Иван Бодхидхарма движется с юга
На крыльях весны;
Он пьет из
реки,
В которой был лед.
Он держит в руках географию
Всех наших
комнат,
Квартир и страстей;
И белый тигр молчит,
И синий дракон
поет;
Он вылечит тех, кто слышит,
И может быть тех, кто умен;
И
он расскажет тем, кто хочет все знать,
Историю светлых времен.
Он движется мимо строений, в которых
Стремятся избегнуть
судьбы;
Он легче, чем дым;
Сквозь пластмассу и жесть
Иван
Бодхидхарма склонен видеть деревья
Там, где мы склонны видеть
столбы;
И если стало светлей,
То, видимо, он уже здесь;
Он
вылечит тех, кто слышит,
И, может быть тех, кто умен;
И он
расскажет тем, кто хочет все знать,
Историю светлых
времен.
Наверх
Дело мастера Бо
Она открывает окно,
Под снегом не видно крыш.
Она говорит: "Ты
помнишь, ты думал,
Что снег состоит из молекул?"
Дракон
приземлился на поле -
Поздно считать, что ты спишь,
Хотя сон был
свойственным этому веку.
Но время сомнений прошло, уже раздвинут
камыш;
Благоприятен брод через великую реку.
А вода продолжает
течь
Под мостом Мирабо;
Но что нам с того?
Это
Дело мастера
Бо.
У тебя есть большие друзья,
Они снимут тебя в кино.
Ты лежишь в
своей ванной,
Как среднее между Маратом и Архимедом.
Они звонят
тебе в дверь - однако входят в окно,
И кто-то чужой рвется за ними
следом...
Они съедят твою плоть, как хлеб,
И выпьют кровь, как
вино;
И взяв три рубля на такси,
Они отправятся к новым
победам;
А вода продолжает течь
Под мостом Мирабо;
Но что нам с
того -
Это дело мастера Бо.
И вот, Рождество опять
Застало тебя врасплох.
А любовь для тебя
- иностранный язык,
И в воздухе запах газа.
Естественный
шок,
Это с нервов спадает мох;
И вопрос: "Отчего мы не жили так
сразу?"
Но кто мог знать, что он провод, пока не включили
ток?
Наступает эпоха интернационального джаза;
А вода продолжает
течь
Под мостом Мирабо;
Теперь ты узнал,
Что ты всегда был
мастером Бо;
А любовь - как метод вернуться домой;
Любовь - это
дело мастера Бо...
Наверх
Двигаться дальше
Двигаться дальше,
Как страшно двигаться дальше,
Выстроил дом, в
доме становится тесно,
На улице мокрый снег.
Ветер и луна, цветы
абрикоса -
Какая терпкая сладость;
Ветер и луна, все время одно и
то же;
Хочется сделать шаг.
Рожденные в травах, убитые мечом,
Мы думаем, это важно.
А
кто-то смеется, глядя с той стороны:
"Да, это мастер
иллюзий!"
Простые слова, иностранные связи -
Какой безотказный
метод!
И я вижу песни, все время одни и те же:
Хочется сделать
шаг.
Иногда это странно,
Иногда это больше чем я;
Едва ли я
смогу сказать,
Как это заставляет меня,
Просит меня
Двигаться дальше,
Как страшно двигаться дальше.
Но я еще помню
это место,
Когда здесь не было людно.
Я оставляю эти цветы
Для
тех, кто появится после;
Дай Бог вам покоя,
Пока вам не хочется
Сделать шаг...
Наверх
Небо становится ближе
Каждый из нас знал, что у нас
Есть время опоздать и опоздать
еще,
Но выйти к победе в срок.
И каждый знал, что пора занять
место,
Но в кодексе чести считалось существенным
Не приходить на
урок;
И только когда кто-то вышел вперед,
И за сотни лет никто не
вспомнил о нем,
Я понял - небо
Становится ближе
С каждым
днем...
Мы простились тогда, на углу всех улиц,
Свято забыв, что кто-то
смотрит нам вслед;
Все пути начинались от наших дверей,
Но мы
только вышли, чтобы стрельнуть сигарет.
И эта долгая ночь была
впереди,
И я был уверен, что мы никогда не уснем;
Но знаешь,
небо
Становится ближе
С каждым днем...
Сестра моя, куда ты
смотрела, когда восход
Встал между нами стеной?
Знала ли ты, когда
ты взяла мою руку,
Что это случится со мной?
И ты можешь идти и вперед, и назад,
Взойти, упасть и снова взойти
звездой;
Но только пепел твоих сигарет - это пепел империй,
И это
может случиться с тобой;
Но голоса тех богов, что верят в
тебя,
Еще звучат, хотя ты тяжел на подъем;
Но знаешь,
небо
Становится ближе;
Слышишь, небо
Становится
ближе;
Смотри - небо
становится ближе
С каждым
днем.
Наверх
Пока не начался джаз
В трамвайном депо пятые сутки бал;
Из кухонных кранов бьет
веселящий газ.
Пенсионеры в трамваях говорят о звездной
войне.
Держи меня, будь со мной.
Храни меня, пока не начался джаз.
Прощайте, друзья, переставим часы на час;
В городе новые стены, но
чистый снег;
Мы выпускаем птиц - это кончился век.
Держи меня,
будь со мной,
Храни меня, пока не начался джаз.
Ночью так много правил, но скоро рассвет;
Сплетенье ветвей -
крылья, хранящие нас.
Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже
нет.
Держи меня, будь со мной,
Храни меня, пока не начался
джаз...
Веди меня туда, где начнется джаз.
Наверх
Электричество
Моя работа проста - я смотрю на свет.
Ко мне приходит мотив, я
отбираю слова
Но каждую ночь, когда восходит звезда,
Я слышу плеск
волн, которых здесь нет.
Мой путь длинней, чем эта тропа за спиной.
И я помню то, что было
показано мне -
Белый город на далеком холме,
Свет высоких звезд по
дороге домой.
Но электричество смотрит мне в лицо,
И просит мой
голос;
Но я говорю: "Тому, кто видел город, уже
Не нужно твое
кольцо."
Слишком рано для цирка,
Слишком поздно для начала похода к святой
земле.
Мы движемся медленно, словно бы плавился воск;
В этом нет
больше смысла -
Здравствуйте, дети бесцветных дней!
Если бы я был
малиново-алой птицей,
Я взял бы тебя домой;
Если бы я был...
У каждого дома есть окна вверх;
Из каждой двери можно сделать
шаг;
Но если твой путь впечатан мелом в асфальт -
Куда ты пойдешь,
если выпадет снег?
Но электричество смотрит мне в лицо,
И просит
мой голос;
Но я говорю: "Тому, кто видел город, уже
Не нужно твое
кольцо."
Наверх
Сны
Я видел дождь, хотя, возможно, это был снег,
Но я был смущен, и до
утра не мог открыть глаз.
Еще одно мгновенье - и та, кто держит нити,
будет видна;
Но лестницы уходят вверх и вьются бесконечно -
В этом
наша вина;
В книгах всегда много правильных слов,
Но каждую ночь я вижу все
как в первый раз;
Никто не сможет вывести меня из этого переплетенья
перил;
Но та, кто смотрит на меня из темноты пролетов,
Не
слыхала про крылья,
Она не знает, что это сны.
Каждый мой шаг вычислен так же, как твой.
И это уже повод не
верить словам.
Каждое мое письмо прочитано здесь так же, как
там;
Но я хочу сказать тебе, пускай ты не поверишь,
Но знай, это
верно -
Она не знает, что это сны.
Наверх
Выстрелы с той стороны
Он подходит к дверям, он идет, ничего не ища.
Его чело светло, но
ключ дрожит в кармане плаща.
Какая странная тень слева из-за
спины,
Зловещий шум лифта, новая фаза войны;
Жизнь проста, когда
ждешь выстрелов с той стороны.
Он ходячая битва, он каждый день выжжен дотла.
Вороны вьют венки,
псы лают из-за угла.
Малейшая оплошность - и не дожить до
весны,
Отсюда величие в каждом движеньи струны;
Он спит в носках,
он ждет выстрелов с той стороны.
Любой трамвай - гильотина, каждый третий целится вслед.
Риск
растет с количеством прожитых лет.
Лиловый и белый - символы слишком
ясны,
Не стой под грузом, иначе войдешь в его сны;
Мы двинемся
дальше,
Танцуя под музыку выстрелов с той стороны;
Неужели ты не
слышишь музыки выстрелов с той стороны?
Наверх
Глаз
Дайте мне глаз, дайте мне холст,
Дайте мне стену, в которую можно
вбить гвоздь -
И ко мне назавтра вы придете сами.
Дайте мне топ, дайте мне ход,
Дайте мне спеть эти пять нелогичных
нот,
И тогда меня можно брать руками.
Как много комнат, полных
людей;
Прозрачных комнат, полных людей,
Служебных комнат, полных
людей,
Но пока нет твоей любви,
Мне всегда
Будет хотеться
чего-то еще.
Дайте мне ночь, дайте мне час,
Дайте мне шанс сделать что-то из
нас,
Иначе все, что вам будет слышно,
Это "что вам
угодно?";
Может быть нет, может быть да,
На нашем месте в небе
должна быть звезда;
Ты чувствуешь сквозняк оттого,
Что это место
свободно?
Как много комнат, полных людей,
Прозрачных комнат,
полных людей,
Служебных комнат, полных людей,
Но пока нет твоей
любви,
Мне всегда
Будет хотеться чего-то еще.
Наверх
Тема для новой войны
Здравствуй, моя смерть,
Я рад, что мы говорим на одном
языке.
Мне часто нужен был кто-то, кому все равно,
Кто я
сейчас,
Кто знает меня и откроет мне двери домой;
Учи меня в том,
что может быть сказано мной.
Учи меня - слова безразличны, как
нож.
А тот, кто хочет любви, беззащитен вдвойне,
И не зная тебя,
движется словно впотьмах -
И каждый говорит о любви в
словах,
Каждый видит прекрасные сны,
Каждый уверен, что именно он
- источник огня,
И это - тема для новой войны.
Здравствуй, моя смерть, спасибо за то, что ты есть;
Мой
торжественный город еще не проснулся от сна.
Пока мы здесь и есть еще
время делать движенья любви,
Нужно оставить чистой тропу к
роднику;
И кто-то ждет нас на том берегу,
Кто-то взглянет мне
прямо в глаза,
Но я слышал песню, в ней пелось:
"Делай, что
должен, и будь, что будет", -
Мне кажется, это удачный ответ на
вопрос;
Но каждый из нас торгует собой всерьез,
Чтобы купить себе
продолженье весны.
И каждый в душе сомневается в том, что он
прав,
И это - тема для новой войны.
Fais se que dois,- adviegne que peut;
C•est commande au
chevalier.
Наверх
Колыбельная
Спи, пока темно,
Завтра вновь
Утро случится;
Я открыл окно
-
Слышишь, спят
Звери и птицы.
А над всей землею горит звезда,
Ясная, как твой смех.
Мы с
тобою вместе дойдем туда,
Где горит звезда для всех, для
всех.
Наверх
|
