Синий альбом (1981)

ИСТОРИЯ

Теплым олимпийским летом 1980-го года музыканты Аквариума как-то внезапно с нечеловеческой силой полюбили реггей. По вечерам Боб, Дюша и Фан собирались на квартире у Гаккеля и устраивали шумные реггей-оргии. В тот момент пионеры ленинградского растафарианства еще не додумались до сенсационной теории единства ямайских корней и русских народных песнопений, но первые исследовательские шаги в этой области были сделаны именно тогда.
"Я не имею ни малейшего представления, почему мы начали увлекаться реггей, - вспоминает Гребенщиков. - У Гаккеля в соседней комнате жили хиппи - и они слушали то, что и положено им слушать: Джимми Хендрикса, Дженис Джоплин. А мы на их фоне выглядели как чудовища: приходили поздно ночью, нажирались и очень громко слушали Боба Марли, Sex Pistols, Police, Devo. Параллельно мы пытались курить траву, и иногда это у нас получалось".

Музыканты Аквариума плотно "подсели" на реггей не только из-за очарования "запретного плода" или пресловутых карибских вибраций. Это было удивительно органичное единство идеологии ямайских растаманов с образом жизни Аквариума 80-х - изгоев, полностью выкинутых из социальной иерархии. Самые культурные в мире дворники и сторожа жили в холодных дачных сквотах и тесных коммунальных квартирах, играли подпольные концерты, подрабатывали сдачей пустой посуды и не всегда платили профсоюзные взносы. Гармония мира не знает границ - сейчас мы будем пить чай. С советской властью у этих аутсайдеров от искусства были чисто стилистические разногласия.

...Зимой 81-го Артему Троицкому удалось вписать Аквариум в крупный фестиваль "Джаз над Волгой", который проходил в Ярославле. "Мы жили в гостинице и с утра до ночи курили дико плохую траву, - вспоминает Гребенщиков. - И докурились до такого состояния, что на сцене все песни - медленные, быстрые, романсы - сыграли нон-стопом в реггей. Далеко не все можно сыграть в реггей, однако мы пытались играть в реггей именно всё. И в течение последующих 4-х часов езды домой Троицкий ругался на нас самыми последними, самыми черными словами - до тех пор, пока я не отключился. Артему в тот момент была отвратительна сама мысль, что мы играем реггей. Теоретически я его понимал: все звучало тогда очень плохо. Но мы получили экстраординарное удовольствие, назвав это действо "Джа над волгой". По большому счету, это был бунт".

Когда осенью 80 года после нескольких лет бродяжничества у Аквариума появилась возможность записываться в студии Андрея Тропилло, они в качестве разминки тут же попытались сыграть реггей Эдди Гранта "How do you feel my love". "Поскольку в этот период нам удалось сочинить несколько реггей-номеров, мы приняли естественное решение - записывать не электрическую программу тбилисского фестиваля, а новые песни: "Рутман", "Джа даст нам все", "Река", - вспоминает Гребенщиков. - В итоге мы стали записываться сами, без профессионалов Губермана и Фагота. Записываться, как Бог на душу положит".

В студии Дома юного техника четверка "растаманов из глубинки" музицировала при полном суверенитете Тропилло, который мудро пустил психоделический корабль Аквариума самостоятельно плыть по течению. "Я успел членораздельно сыграть лишь в "Плоскости", - вспоминает Сева Гаккель, проболевший большую часть сессии. - У Тропилло образовалась цифровая динаккордовская цепочка, которой никто не знал как пользоваться. И когда я играл в этой песне, Боб самозабвенно крутил ручки - получилась чистая психоделия".
"Композицию "Странные объекты между светом и звуком" Дюша и Файнштейн писали без меня, - вспоминает Гребенщиков. - Когда я ее услышал, этот хаос вызвал у меня бурный восторг. Я пришел, замахал руками и закричал: "Ура! Гениальный кусок, обязательно его вставляйте".
"Перефразируя поговорку, мы использовали все, что движется, - вспоминал Дюша. - Как только в голову приходила какая-то идея, нам сразу же хотелось посмотреть, что из этого получится. Мы не случайно заявляли, что постоянно находимся в состоянии эксперимента".

В какой-то момент в студии очутился соучастник тбилисской вакханалии Дима "Рыжий Черт" Гусев, который мастерски подыграл в нескольких композициях на губной гармошке. Особенно выразительно его недорогой инструмент прозвучал в " Железнодорожной воде" - гипнотическом гимне в духе "Blonde on Blonde", текст которого был написан незадолго до начал сессии. Запоминающийся образ " железнодорожной воды" родился в расширенном травами сознании Гребенщикова под впечатлением от света ночных фонарей, который причудливо отражался на рельсах Финляндского вокзала и производил впечатление инородной жидкости, состоящей из веществ, не зафиксированных таблицей Менделеева.
Начинающаяся с привокзального гула "Железнодорожная вода" - с гнусавым и стопроцентно узнаваемым вокалом а-ля Боб Дилан - являлась органичным продолжением гребенщиковских экспериментов периода альбома "Все братья-сестры". "Я слушал песни Дилана и думал: "Он описывает какие-то вещи, которые я очень хорошо знаю", - вспоминает лидер Аквариума. - Но Дилан все-таки поет о своей жизни, о Нью-Йорке. А мы поем о реальности, которая диаметрально противоположна дилановской... То, что Дилан переживает по-своему там, мы переживаем по-своему тут. И пишем об этом тут. Это как прогноз погоды: там и тут".

В целом вся подборка песен, записанных Аквариумом в течение зимы 1980-81 гг., напоминала, по словам музыкантов, смесь всего: "обломков старого и наступившего нового".
"Молодую шпану" я написал мрачной осенью, у меня тогда семейная жизнь разлетелась, да и абсолютно все разлетелось - вспоминает Гребенщиков. - "Электрический пес" родился под впечатлением от ностальгических кухонных разговоров. Это было чудовищно: на дворе 80-й год, еще ничего толком не произошло, а меня уже тогда достали эти воспоминания на тему "как все было хорошо"... И у меня прорвалась злобная тирада в адрес всех этих людей, которые вместо того, чтобы жить настоящим, все время живут прошлым".

Следствием душевных пожаров Гребенщикова стало очень честное и драйвовое домашнее музицирование. "Мы выросли в поле такого напряга, где любое устройство сгорает на раз". Обратите внимание: напряжение на альбоме достигается "не по правилам", без вибраций электрической гитары и раскатов барабанов, которых тогда просто не было - как, впрочем, и барабанщика. Но, несмотря на подобный примитивизм и аскетизм, музыкантам удалось зафиксировать на пленку бардачный "аквариумовский" саунд в стиле "елы-палы". С интимным вокалом, графоманскими акустическими гитарами, булькающей перкуссией Фана, митьковской сельской гармошкой, наивными шумами и робкими плейбэками в духе Beatles. "Для меня это был очень важный альбом, поскольку впервые в жизни мы получили возможность сделать именно то, что хотели сделать, - вспоминает Гребенщиков. - Сделать естественный, натуральный альбом, как оно и положено. Ты включаешь его, и начинается экспириенс на 40 минут. Альбом хотелось сделать насыщенным - поэтому тут и фонограмма поезда, и Дюшкин инструментал, и многое другое. То есть пластинка должна быть атмосферной - открытка из осени и зимы. В ней все песни связаны с тем, что с нами тогда происходило".

Для общей завершенности новоиспеченному альбому не хватало оригинального оформления. Фотосессией, предназначенной для обложки первого официального альбома Аквариума, занялся Андрей "Вилли" Усов. "Когда я увидел Аквариум в действии, то понял, что это надо как-то задержать в памяти и красиво оформлять, - вспоминает он. - И чтобы оформление альбома являлось продолжением того, что находится внутри него".
Фактически первая в стране самодельная обложка самодельного альбома родилась экспромтом. Фотосессия произошла в мрачной лифтовой шахте одного из зданий на Литейном проспекте, куда музыканты Аквариума хаживали в гости к своему бывшему аппаратчику Марату Айрапетяну. Съемки состоялись прямо в подъезде - с выразительной питерской лестницей и несколько наивной философией "взгляда наверх", за которым следует подъем и падение. Дюше на грудь был повешен детский барабан - как хочешь, так и понимай оригинальный аквариумовский юмор...
Отпечатанные фотографии Гребенщиков прикреплял клеем "Момент" на коробки магнитофонных пленок. На чистые бобины вручную записывался сам альбом. Внешний торец картонных коробок заклеивался синими полосками, вырезанными из детских наборов цветной бумаги. Поэтому получился "Синим".

"Я всегда хотел, чтобы у нас все было, как у людей, - считает Гребенщиков. - Если государство не выпускает, значит надо сделать это самим. Я помню реакцию "Машины времени", когда я весной 81-го года принес им этот альбом. Макаревич и Кутиков повскакивали из-за ресторанных столиков и обступили эту коробку. Было видно, что она произвела на них сильное впечатление".
Великий крестовый поход Аквариума в сказочную страну студийной звукозаписи можно было считать открытым.

Александр Кушнир (из буклета диска 2002 года)

Железнодорожная вода

Дай мне напиться железнодорожной воды;
Дай мне напиться железнодорожной воды.
Мне нравится лето тем, что летом тепло,
Зима мне мила тем, что замерзло стекло,
Меня не видно в окно, и снег замел следы.

Когда я был младше, я ставил весь мир по местам;
Когда я был младше, я расставил весь мир по местам.
Теперь я пью свой wine, я ем свой cheese,
Я качусь по наклонной - не знаю, вверх или вниз,
Я стою на холме - не знаю, здесь или там.

Мы были знакомы, я слышал, что это факт;
Мы были знакомы, я слышал, что это факт.
Но сегодня твой мозг жужжит, как фреза;
Здесь слишком светло, и ты не видишь глаза,
Но вот я пою - попадешь ли ты в такт?

Есть те, что верят, и те, что смотрят из лож.
И даже я порой уверен, что вижу, где ложь.
Но когда ты проснешься, скрой свой испуг:
Это был не призрак, это был только звук;
Это тронулся поезд, на который ты не попадешь.

Так дай мне напиться железнодорожной воды;
Дай мне напиться железнодорожной воды.
Я писал эти песни в конце декабря,
Голый, в снегу, при свете полной луны,
Но если ты меня слышишь, наверное, это не зря.

Наверх

Герои рок-н-ролла

Мне пора на покой -
Я устал быть послом рок-н-ролла
В неритмичной стране.
Я уже не боюсь тех, кто уверен во мне.

Мы танцуем на столах в субботнюю ночь,
Мы старики, и мы не можем помочь,
Но мы никому не хотим мешать,
Дайте счет в сберкассе - мы умчимся прочь;

Я куплю себе Arp и drum-machine,
И буду писаться совсем один,
С двумя-тремя друзьями, мирно, до самых седин...

Если бы вы знали, как мне надоел скандал;
Я готов уйти; эй, кто здесь
Претендует на мой пьедестал?

Где та молодая шпана,
Что сотрет нас с лица земли?
Ее нет, нет, нет...

Мое место под солнцем жарко как печь.
Мне хочется спать, но некуда лечь.
У меня не осталось уже ничего,
чего я мог или хотел бы сберечь;

И мы на полном лету в этом странном пути,
И нет дверей, куда мы могли бы войти.
Забавно думать, что есть еще люди,
У которых все впереди.

"Жить быстро, умереть молодым" -
Это старый клич; но я хочу быть живым.
Но кто-то тянет меня за язык,
И там, где был дом, остается дым;

Но другого пути, вероятно, нет.
Вперед - это там, где красный свет...

Где та молодая шпана,
Что сотрет нас с лица земли?
Где та молодая шпана,
Что сотрет нас с лица земли?
Ее нет, нет, нет...

Наверх

Гость

Мне кажется, нам не уйти далеко,
Похоже, что мы взаперти.
У каждого есть свой город и дом,
И мы пойманы в этой сети;
И там, где я пел, ты не больше, чем гость,
Хотя я пел не для них.
Но мы станем такими, какими они видят нас -
Ты вернешься домой,
И я - домой,
И все при своих.

Но, в самом деле - зачем мы нам?
Нам и так не хватает дня,
Чтобы успеть по всем рукам,
Что хотят тебя и меня.

И только когда я буду петь,
Где чужие взгляды и дым,
Я знаю, кто встанет передо мной,
И заставит меня,
И прикажет мне
Еще раз остаться живым.

Наверх

Странные объекты между светом и звуком

(инструментал)

Наверх

Электрический пес

Долгая память хуже, чем сифилис,
Особенно в узком кругу.
Такой вакханалии воспоминаний
Не пожелать и врагу.
И стареющий юноша в поисках кайфа
Лелеет в зрачках своих вечный вопрос,
И поливает вином, и откуда-то сбоку
С прицельным вниманьем глядит электрический пес.

И мы несем свою вахту в прокуренной кухне,
В шляпах из перьев и трусах из свинца,
И если кто-то издох от удушья,
То отряд не заметил потери бойца.
И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы -
Или страха сделать свой собственный шаг.
И над кухней-замком возвышенно реет
Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.

И у каждого здесь есть излюбленный метод
Приводить в движенье сияющий прах.
Гитаристы лелеют свои фотоснимки,
А поэты торчат на чужих номерах.
Но сами давно звонят лишь друг другу,
Обсуждая, насколько прекрасен наш круг.
А этот пес вгрызается в стены
В вечном поиске новых и ласковых рук.

Но женщины - те, что могли быть, как сестры, -
Красят ядом рабочую плоскость ногтей,
И во всем, что движется, видят соперниц,
Хотя уверяют, что видят блядей.
И от таких проявлений любви к своим ближним
Мне становится страшно за рассудок и нрав.
Но этот пес не чужд парадоксов:
Он влюблен в этих женщин,
И с его точки зренья он прав.

Потому что другие здесь не вдохновляют
Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько
строк;
И один с изумлением смотрит на Запад,
А другой с восторгом глядит на Восток.
И каждый уже десять лет учит роли,
О которых лет десять как стоит забыть.
А этот пес смеется над нами:
Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть.

У этой песни нет конца и начала,
Но есть эпиграф - несколько фраз:
Мы выросли в поле такого напряга,
Где любое устройство сгорает на раз.
И, логически мысля, сей пес невозможен -
Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам.
И друзья меня спросят: •О ком эта песня?"
И я отвечу загадочно: •Ах, если б я знал это сам..."

Наверх

Все, что я хочу

Все, что я пел - упражнения в любви
Того, у кого за спиной
Всегда был дом.
Но сегодня я один
За праздничным столом;
Я желаю счастья
Каждой двери,
Захлопнутой за мной.

Я никогда не хотел хотеть тебя
Так,
Но сейчас мне светло,
Как будто я знал, куда иду.
И сегодня днем моя комната - клетка,
В которой нет тебя...
Ты знаешь, что я имею в виду.

Все, что я хочу;
Все, что я хочу,
Это ты.

Я пел о том, что знал.
Я что-то знал;
Но, Господи, я не помню, каким я был тогда.
Я говорил люблю, пока мне не скажут нет;
И когда мне говорили нет,
Я не верил и ждал, что скажут да,
И проснувшись сегодня, мне было так странно знать,
Что мы лежим, разделенные, как друзья;

Но я не терплю слова друзья,
Я не терплю слова любовь,
Я не терплю слова всегда,
Я не терплю слов.

Мне не нужно слов, чтобы сказать тебе, что ты -
Это все, что я хочу...

Наверх

Чай

Танцуем всю ночь, танцуем весь день,
В эфире опять одна дребедень,
Но это не зря;
Хотя, может быть, невзначай;
Гармония мира не знает границ,
Сейчас
Мы будем пить чай.

Прекрасна ты, достаточен я,
Наверное, мы плохая семья,
Но это не зря;
Хотя, может быть, невзначай.
Гармония мира не знает границ,
Сейчас
Мы будем пить чай.

Мне кажется, мы - как в старом кино,
Пора обращать воду в вино,
И это не зря;
Хотя, может быть, невзначай.
Гармония мира не знает границ,
Сейчас
Мы будем пить чай.

Наверх

Плоскость

Мы стояли на плоскости
с переменным углом отраженья,
Наблюдая закон,
приводящий пейзажи в движенье;
Повторяя слова,
лишенные всякого смысла,
Но без напряженья,
без напряженья...

Их несколько здесь -
измеряющих время звучаньем,
На хороший вопрос
готовых ответить мычаньем;
И глядя вокруг,
я вижу, что их появленье
Весьма неслучайно,
весьма неслучайно...

Наверх

Рутман

Рутман, где твоя голова?
Моя голова там, где Джа.

Наверх

В подобную ночь

В подобную ночь мое любимое слово - налей;
И две копейки драгоценней, чем десять рублей.
Я вижу в этом руку судьбы,
А перечить судьбе грешно.
И если ты спишь - то зачем будить?
А если нет, то и вовсе смешно.

Приятно видеть отраженье за черным стеклом,
Приятно привыкнуть, что там, где я сплю - это дом.
Вдвойне приятно сидеть всю ночь -
Мой Бог, как я рад гостям;
Но завтрашний день есть завтрашний день,
И пошли они ко всем чертям...

В конце концов, пора отвыкнуть жить головой;
Я живу, как живу, и я счастлив, что я живой.
И я пью - мне нравится вкус вина,
Я курю - мне нравится дым...
И знаешь, в тот день, когда я встретил тебя,
Мне бы стоило быть слепым.

Наверх

Единственный дом (Джа даст нам все)

Вот моя кровь;
Вот то, что я пою.
Что я могу еще;
Что я могу еще?

Чуть-чуть крыши,
Хлеб, и вино, и чай;
Когда я с тобой,
Ты - мой единственный дом.
Что я могу еще;
Что я могу еще?

Джа даст нам все,
У нас больше нет проблем;
Когда я с тобой,
Ты - мой единственный дом...

Что я могу еще?..

Наверх

Река

Насколько по кайфу быть здесь мне
Большая река течет по мне.
Насколько по кайфу быть здесь мне
Река... Гора... Трава... Рука...

Какая свеча в моем окне?
Какая рука в моей руке?
Насколько по кайфу быть здесь мне
Река... Гора... Трава... Рука...

Наверх