|
"Табу"
буквально сразил всех напором и
энергией. Пожалуй, это был первый альбом
"Аквариума", в котором группе
удалось воплотить все нюансы
полноценного студийного звучания -
резкого, мощного, а в отдельных местах -
стервозно-истеричесного.
Основу "Табу" составили песни,
написанные Гребенщиковым в конце 81-го
года и ставшие базисом той
электрической программы, с которой "Аквариум",
несмотря на всевозможные запреты,
выступал на подпольных концертах в
Москве и Ленинграде.
К моменту записи альбома каждая
композиция из "Табу" была обкатана
"живьем". Если сравнивать архивные
концертные записи "Аквариума" зимы
и лета 82-го года ("Арокс и Штер" и "Электрошок"
соответственно), нельзя не заметить
прогресс, произошедший в звучании
группы за эти полгода. Стало меньше
халявы, появились сыгранность, драйв и
ансамблевое мышление. Иными словами, к
началу работы над "Табу" "Аквариум"
находился в довольно приличной форме.
...В
отличие от большинства студийных работ
"Аквариума", концепция и драматургия
"Табу" оказались на удивление мало
замаскированными. Сам альбом начинается
с телефонного звонка - по признанию БГ,
конкретному человеку, близко с ним
связанному. Тональность звонка
определяла характер альбома и, по
существу, являлась еще одним ключом к
нему. Говорят, что тот несостоявшийся
телефонный разговор в какой-то степени
определил будущее Гребенщикова.
Изображение на обложке самого БГ выдает
его тогдашние симпатии к "новым
романтикам" - начиная от челки и слегка
нелепого плаща и заканчивая
импрессионистской по настроению
фотосессией на развороте альбома.
Любопытно, что увлечение лидера "Аквариума"
электронной "новой волной" в духе
UltraVox, OMD и Human League почти не отразилось на
аранжировках. К примеру, хард-роковый
боевик "Пепел" первоначально
планировался как синтезаторная пьеса,
сделанная в минималистской манере Гари
Ньюмана, но при данном наборе
аквариумовских инструментов реализация
этой идеи выглядела утопией.
Первая половина альбома представляется
собой блок жестких рок-номеров, в котором,
с точки зрения "Аквариума", "гитара
и пианино решают, кого из них должно быть
больше". Вторая сторона - отражение
атмосферы "молчаливых дней" - с
мрачными дорзообразными клавишами, воем
саксофонами плачем гитары, заставлявшим
поверить в реальность ситуации, когда "никто
из нас не выйдет отсюда живым".
Нетипичную для "Аквариума" динамику
разбавляли реггей "Аристократ" и
мягкая акустическая зарисовка "Радамаэрл"
в финале.
К тому
времени Гребенщиков понял, что, подключая к
записи новых музыкантов, можно
кардинальным образом менять саунд "Аквариума",
получая взамен графоманской акустики
многокрасочную звуковую палитру в
диапазоне от хард-рока до new wave и реггей.
Именно за счет "свежей крови"
приглашенных на "Табу" музыкантов
звучание альбома в сравнении с предыдущими
работами оказалось наименее "аквариумо-подобным".
Неоценимую
роль в формировании саунда "Табу"
сыграл Сергей Курехин - автор ироничного
высказывания: "Новая романтика - это,
прежде всего, большие деньги". "Я не
знаю людей, которые поглощали больше
количество музыкальной информации, чем мы с
Гребенщиковым, - вспоминал впоследствии
Курехин. - Мы максимально интересовались
всем новым, что происходило в музыке - джаз,
ретро, народная музыка и, конечно же, весь
рок. Любая интересная информация, которая
попадала в поле нашего зрения, немедленно
переписывалась на магнитофон. Поэтому все
друзья-иностранцы, которые собирались к нам
в гости, прекрасно знали, что везти в Россию
- виски, New Musical Express и всю новую музыку".
С приходом
Курехина в "Аквариум" автоматически
возросли музыкальные требования - как к
членам группы, так и к уровню предлагаемых
аранжировок. И если Гребенщиков более или
менее четко представлял себе конечный
результат, то Курехин знал, каким именно
образом этого результата можно добиться.
Благодаря подобному разделению
обязанностей период 81-83 гг. оказался для "Аквариума"
наиболее продуктивным в контексте
музыкальной эволюции группы. Реформы, явно
или неявно проведенные Курехиным внутри
коллектива, оказались не безобидными.
Ранний "Аквариум", по-даосски относясь
к собственной деятельности, физически не
мог избавиться от расслабленного подхода к
записям и репетициям. Поэтому Курехин,
скептически оценивая музыкальный
потенциал отдельных членов коллектива,
пригласил на запись "Табу" опытного
басиста Владимира Грищенко (экс-"Гольфстрим")
и юного джазового саксофониста Игоря
Бутмана, в уровне которых он не сомневался.
Курехину достаточно было написать им
приблизительные гармонии, после чего все
партии баса и саксофона оказывались
сыгранными максимум со второго раза.
Странную
на первый взгляд компанию новобранцев
дополнили гитарист Александр Ляпин и
барабанщик Петр Трощенков. Ветераны Михаил
"Фан" Васильев и Андрей "Дюша"
Романов временно оказались не у дел и
устроились подрабатывать в каком-то ларьке
продажей астраханских арбузов.
Неудивительно, что название "Аквариум"
было вынесено на обложку альбома с
оправданным в своей неопределенности
знаком вопроса - из классического "золотого
состава", помимо Гребенщикова, в сессии
принимал участие лишь виолончелист" Сева
Гаккель.
"Запись альбома была хороша тем, что
основная часть материала писалась на
несколько дорожек без наложений, -
вспоминает Гаккель. - И, конечно же, тот
элемент, который привносил Курехин, был
неоценим. Он всегда все делал в прекрасном
настроении, и по ходу сессии была очень
приятная атмосфера. Особенно мне
понравился " Кусок жизни", во время
записи которого в душной студии вокруг
одного микрофона собралась компания
дружков, и даже слышен голос Людки
Гребенщиковой".
...Сессия
"Табу" происходила в Доме юного
техника - на двухканальных магнитофонах Studer,
выцыганенных гением подпольно звукозаписи
Андреем Тропилло у фирмы "Мелодия". Как
ему удавались такие изящные авантюры, не
совсем понятно, но не без успеха проводя
подобные махинации, Андрей Владимирович
любил приговаривать: "врага надо знать в
лицо", пряча за пазуху купленную за
полцены профессиональную магнитофонную
пленку.
Когда Тропилло раздобыл весь необходимый
для записи инвентарь, началась студийная
работа. Каждый трек делали нереально быстро
- максимум в два дубля. Переигрывались лишь
криминальные фрагменты, причем иногда
удавалось сделать и этого. К примеру,
композиция "Сыновья молчаливых дней" (написанная
по мотивам творчества Doors и песни Дэвида
Боуи "sons of the silent age"), изначально
планировавшаяся минут на десять, в итоге
получилась значительно короче. Со слов
музыкантов, "теоретически она могла быть
длиннее, завершеннее и лучше", но у
Тропилло в тот момент закончилась пленка и
поэтому на оригинале в конце песни следует
обрыв.
...Ближе к
концу сессии в студии внезапно возникла
нервозная обстановка, истоки которой
скрывались в желании ведущих музыкантов
вывести на первый план свой инструмент -
будь то фортепиано, виолончель или гитара.
"Боб был и композитором, и продюсером, и
спорить с ним было бесполезно", - считает
Гаккель, до сих пор уверенный в том, что в
"Сыновьях молчаливых дней" его
виолончель незаслуженно "засунута" на
второй план, а бэк-вокал попросту убран.
Возможно, в чем-то он прав. По крайней мере,
юродивые подпевки Севы в финале "Игры
наверняка" явно привносят туда
неожиданное измерение и являются одним из
знаковых психоделических компонентов "Табу".
Пиком
вкусовых конфронтаций стало столкновение
хард-роковой идеологии Ляпина с
авангардистскими взглядами Курехина,
увлекавшегося в тот период совсем другой
музыкой - от фри-джаза до регтайма. В свою
очередь Ляпин был упертым рок-н-ролльщиком
и далеко не по канонам "новой волны"
любил терзать гитару в духе вудстокских
подвигов Эдвина Ли. Будучи поклонником
утяжеленной блюзовой музыки, Ляпин
предпочитал затянутые соло а-ля Хендрикс - с
гитарой, пропущенной через самодельную
жестяную примочку, дающую на выходе
чудовищный хорус. На концертах подобное
гитаро-извережение смотрелось эффектно и
адекватно, но в контексте студии данная
манера порой выглядела чужеродно.
Баланс звука между пианино Курехина и
гитарой Ляпина выстраивался с немыслимыми
боями. В итоге патологическая
напряженность в студии обусловила ту
истеричность саунда, которой, по
первоначальным замыслам, там не должно было
быть. Со временем Ляпин с Курехиным стали
несовместимыми персонажами и на следующем
альбоме "Радио Африка" свои партии
записывали порознь.
У того же
Гребенщикова "ощущение музыки было
несколько спокойнее", его идеалу скорее
соответствовали "Сыновья молчаливых
дней" и "Аристократ", чем рок-боевики
типа "Сегодня ночью" или "Пепел".
"На "Табу" я выступал в роли
примирителя, заодно пытаясь петь", -
вспоминает идеолог "Аквариума",
который впоследствии называл данный альбом
"назойливым" и "кривобоким".
...Внутренние
разногласия между музыкантами сделали
финал записи совершенно неуправляемым. Как
бы то ни было, но именно подобная
наэлектризованная атмосфера и привела к
рождению того внутреннего драйва, который
присутствует в "Табу" на большинстве
композиций. Закономерно, что подобный
эмоциональный надрыв не мог пройти
бесследно. К концу сессии Гребенщиков был
доведен до сильнейшего психологического
перенапряжения, в результате чего, сидя в
студии "в состоянии крайнего кризиса",
прямо на балконе за один вечер написал одну
самых одиозных композиций "Аквариума"
"Рок-н-ролл мертв".
Это было не
просто жизненное наблюдение. Это была
реакция на запись "Табу".
Александр
Кушнир
Сегодня ночью
Бери свою флейту;
Я уже упаковал свой
Станок с неизвестным
количеством струн,
Я едва ли вернусь сегодня домой.
Не надо
звонить,
Мы поймаем машину внизу;
Я надеюсь, что ты разбудишь
меня
Не раньше, чем нас довезут.
Еще один вечер;
Еще один камень, смотри на круги.
Нас забудут
не раньше, чем в среду к утру,
Я опять не замечу, когда нам скажут:
"Беги".
Пора выезжать;
Нет, она сказала, что позвонит сама,
Я
опять должен петь, но мне нужно видеть ее -
Я, наверно, схожу с ума.
Из города в город;
Из дома в дом,
По квартирам чужих друзей
-
Наверно, когда я вернусь домой,
Это будет музей.
Вперед,
флейтист;
Стоять на пороге тринадцатый год,
И хотя бы два дня,
хотя бы два дня
Там, где светит солнце,
И где нас никто не
найдет...
Но - сегодня ночью кто-то ждет нас;
Сегодня ночью кто-то
ждет нас...
Наверх
Пустые места
Она использует меня, чтоб заполнить пустые места.
Использует меня,
чтоб заполнить пустые места.
Знаешь, если бы мы были вместе,
То
эта задача проста;
Но я дал тебе руку, и рука осталась пуста.
Мы шли через реку, пока нам хватало моста.
Мы шли через реку, пока
нам хватало моста.
Мы что-то обещали друг другу,
Кто был первым,
ты или я?
И вот мы все еще идем, но вода под нами чиста.
В своем кругу мы выбивали двести из ста.
В своем кругу мы выбивали
двести из ста.
Но каждый из нас стрелял в свое солнце,
И времени
было в обрез;
Теперь я знаю песню, и эта песня проста.
Мы используем друг друга, чтоб заполнить
пустые
места.
Используем друг друга, чтоб заполнить
пустые
места...
Наверх
Кусок жизни
Я пришел на этот концерт
Не затем, чтобы здесь скучать;
Пусть
играет, кто должен играть,
И молчит, кто должен молчать;
Но все,
что я здесь слышал,
Меня погружало в сон;
Дайте мне мой кусок
жизни,
Пока я не вышел вон.
Десять степных волков -
И каждый пьян, как свинья.
Я был бы
одним из них,
Но у меня семья.
И каждый глядит за дверь,
И
каждый лелеет стон;
Дайте мне мой кусок жизни,
Пока я не вышел
вон.
Я прорвался на этот концерт
Не затем, чтобы здесь
скучать.
Пусть играет, кто должен играть,
И стучит, кто должен
стучать.
Но все, что я здесь слышал,
Меня погружало в
сон;
Дайте мне мой кусок жизни,
Пока я не вышел
вон.
Наверх
Береги свой хой
Смотри, кто движется навстречу, идет как во сне:
Колибри в
зоопарке, орхидея в дерьме;
Черные алмазы и птичьи меха,
Она умеет
так немного, но в этом дока.
Она так умна, она так тонка,
Она
читала все, что нужно, это наверняка;
Она выходит на охоту, одетая в
цветные шелка...
Береги свой хой.
Ее квартира в самом центре, окнами в сад;
Она выходит каждый
вечер, чтобы радовать взгляд.
Котята на цепочках, мужья на
крючках;
Она прекрасный стрелок, за сто шагов в пах;
Но она так
умна, она так тонка,
Она читала все, что нужно, это наверняка;
Она
выходит на охоту, одетая в цветные шелка;
Береги свой
хой.
Наверх
Пепел
Я вижу провода, я жду наступленья тепла.
Мне кажется порой, что я
из стекла и ты из
стекла.
Но часто мне кажется что-то еще -
Мне
снится пепел.
Моя эффективность растет с каждым днем;
Я люблю свои стены, я
называю их "дом".
Ко мне поступают сигналы с разных сторон;
Мне
снится пепел.
Мне нравится сталь тем, что она чиста;
Мне нравится жизнь тем, что
она проста.
Напомни мне улыбнуться, когда ты видишь меня;
Мне
снится пепел.
Наверх
Никто из нас не
Я вижу тучи - а может быть, я вижу дым.
Пока было солнце, я думал,
что пел, я думал, что жил.
Но разве это настолько важно - что ты
хочешь еще?
Ведь никто из нас не выйдет отсюда живым.
Когда гроза, мне легче дышать - это факт;
Не бойся грома, он
всегда попадает в такт.
Цветы, что я подарил тебе, будут стоять до
утра,
Но никто из нас не выйдет отсюда живым.
Любой дом непрочен, если в небе сталь.
Я хотел бы успеть допеть,
но если нет, то не жаль.
Я строил так много стен, я столько хотел
сберечь,
Но никто из нас не выйдет отсюда живым.
Никто из нас не
выйдет отсюда живым.
Наверх
Игра наверняка
Мы до сих пор поем, хотя я не уверен,
Хочу ли я что-то
сказать.
Мы до сих пор поем, хотя я не уверен:
Хочу ли я что-то
сказать;
Но из моря информации,
В котором мы
тонем,
Единственный выход - это саморазрушенье;
Мы до сих пор
поем, но нам уже недолго ждать.
Мы стали респектабельны, мы стали большими,
Мы приняты в приличных
домах.
Я больше не пишу сомнительных текстов,
Чтобы вызвать
смятенье в умах.
Мы взяты в телевизор,
Мы - пристойная
вещь,
Нас можно ставить там, нас можно ставить здесь, но
В игре
наверняка - что-то не так;
Сидя на красивом холме,
Видишь ли ты, что видно мне:
В игре
наверняка
Что-то не так.
Мои друзья опять ждут хода
На клетку, где нас ждет мат.
Но я не
понимаю - как я стал ограничен
Движеньем вперед-назад.
Приятно
двигать нами, как на доске,
Поставить нас в ряд и забить заряд;
Но
едва ли наша цель -
Оставить след на вашем песке;
Сидя на красивом холме,
Видишь ли ты, что видно мне?
В игре
наверняка - что-то не так;
В этой игре наверняка что-то не
так...
Наверх
Аристократ
О, они идут на зеленый свет;
О, они идут на зеленый свет;
Они
не скажут им "нет",
Когда идут на зеленый свет.
Я мог бы дать им
совет,
Дать им досужий совет,
Но они знают, где масло, где
хлеб,
Когда они идут на зеленый свет.
А я сижу на крыше и я очень
рад,
Я сижу на крыше и я очень рад,
Потребляю сенсимилью, как
аристократ;
Я сижу на крыше...
Я не вижу смысла скандалить со мной,
Я не вижу смысла ругаться со
мной,
Я не вижу смысла даже ссориться со мной,
Ты можешь ругаться
со своею женой;
Ты можешь ругаться со своею женой,
Ты можешь скандалить со своею
женой.
А у меня есть свой собственный хой,
Я не вижу смысла
скандалить со мной.
Я сижу на крыше и я очень рад,
Я сижу на крыше
и я истинно рад,
Потребляю сенсимилью, как аристократ;
Я сижу на
крыше...
Наверх
Сыновья молчаливых дней
Сыновья молчаливых дней
Смотрят чужое кино,
Играют в чужих
ролях,
Стучатся в чужую дверь;
Сыновья молчаливых дней
Боятся
смотреть в окно,
Боятся шагов внизу,
Боятся своих детей;
Дайте немного воды
Сыновьям молчаливых дней...
Наверх
Радамаэрл
(инструментал)
Наверх
Сентябрь
Этой ночью небо не станет светлей
У нас сентябрь, утро нужно ждать до утра
Он пьет, но едва ли ему веселей
Он не хочет веселья, он хочет вина
чтоб еще чуть-чуть отложить слово "пора"
Сентябрь - праздник, который всегда с
тобой
Сентябрь сладок как папиросный дым
У каждого есть свой метод, и я знаю твой:
чужое дыханье на чьем-то плече,
когда оно было твоим
Будь один, если хочешь быть молодым...
Все дни сегодня будем праздновать ночь
Сентябрь сладок. Праздновать ночь без
конца
Белый стол, черный чай, пурпурное вино
Я знал того, кто знал ее,
но я не помню его лица
Праздновать ночь без конца
Наверх
В поле ягода навсегда
20 лет - маленький срок
20 лет я слушаю рок
Слегка полысел, слегка занемог,
И немного оглох, но я слушаю рок
Новая волна - где она?
Я рок-человек - что мне волна
У нас не глубинка, у нас глубина,
и никакая волна не доходит до дна
Но это не беда, это не беда
Это не беда, это не беда
В поле ягода навсегда
В поле ягода навсегда
20 лет - ерунда
Сколько мастерства мне дали года
Я запомнил, где у гитары струна
И почти всегда попадаю туда
Не нужно слушать уже ничего,
Мы уже играем, как Status Quo
И если мы доживем до седин
Мы сыграем, как Deep Purple и Zeppelin
А пока что не беда, это не беда
Это не беда, это не беда
В поле ягода навсегда
В поле ягода навсегда
Наверх
|
